в популярной культуре, например, в романе Майкла Шаары "Ангелы-убийцы" (1974), удостоенном Пулитцеровской премии, и фильме "Геттисберг", снятом по его мотивам, а также в более научной книге Алана Т. Нолана "Ли рассматривается: Генерал Роберт Э. Ли и история Гражданской войны" (1991) - все они склонны отражать точку зрения Лонгстрита. Эти взгляды на Ли как на генерала (и вообще как на человека) идут вразрез с мнением южного истеблишмента и, как правило, основаны не только на спорах Лонгстрита с Ли о тактике при Шарпсбурге и Геттисберге, но и на его более широком мнении, что Ли следовало с самого начала вести оборонительную войну, а не искать и атаковать врага.
Как Конфедерация (площадь которой составляла чуть менее 800 000 квадратных миль, что равнялось почти четверти территории Соединенных Штатов) с населением всего 9 миллионов человек, из которых не менее 3,5 миллиона были рабами, должна была защищаться, Лонгстрит не рискнул предположить ни Ли, ни читателю его мемуаров, и не зря: статичная оборона Конфедерации была явно невозможна с началом войны. Ни одна армия, которую она могла бы собрать, не была бы достаточно велика, чтобы защитить ее, и в результате история стала бы самым ярким подтверждением знаменитого замечания Фридриха Великого о том, что "тот, кто пытается защитить все, не защищает ничего". Ли с самого начала был приверженцем наступательной обороны, в которой он постоянно маневрировал, чтобы выжить, и вел каждое сражение в надежде, что оно будет последним.
Доводы против полководческих способностей Ли лучше всего подытожил генерал-майор Дж. Ф. К. Фуллер, CB, CBE, DSO, влиятельный британский стратегический мыслитель и военный историк, в своей книге "Грант и Ли: исследование личности и полководчества" (1933). "Ли не был великим стратегом, - писал Фуллер, - поскольку он отказывался поддаваться влиянию политики или влиять на нее. Его теория войны основывалась на духе его армии, которую он считал непобедимой. Он понимал доблесть своих противников, хотя читал, как книгу, характеры многих их генералов, и в целом относился к их способностям с глубочайшим презрением. Его дело было нравственным, и его атаки также были нравственными". (Когда Фуллер пишет о том, что дело Ли было "моральным", он, конечно, имеет в виду не рабство и даже не отделение, а твердую убежденность Ли в том, что он "не желает делать то, что плохо по велению Юга или Севера", и его отказ признать право федерального правительства поднимать армию против своих собственных граждан или, как Ли выразился в адрес генерала Уинфилда Скотта, "поднимать руку на своих детей").
Отделить Ли от его мифа - задача не из легких: даже такой проницательный и взвешенный военный историк, как полковник Г. Ф. Р. Хендерсон, CB, выдающийся британский биограф Стоунволла Джексона XIX века, мог написать: "Генерал Ли [был] одним из величайших, если не самым великим солдатом, который когда-либо говорил на английском языке", тем самым старательно отводя место Наполеону, а Веллингтона низводя на второе место среди англоговорящих. Фуллер, несмотря на свое восхищение характером Ли, не желает ничего подобного. Его критические замечания в адрес Ли как генерала заслуживают внимания, возможно, потому, что они закрепились в сознании северных историков и находят отклик в большей части истории Гражданской войны. Фуллер считает, что "главной слабостью характера Ли" было то, что он не желал следить за дисциплиной и играл роль святого, а не командующего генерала; что его "страх ранить чувства других" не позволял ему критиковать или увольнять собственных генералов; что он не желал навязывать свою волю другим; что он плохо обслуживал своих подчиненных и не желал их менять; и что его приказы часто были неясными и основывались на недостаточной информации. Фуллер также критикует Ли за то, что он предоставил своим командирам корпусов и дивизий слишком много полномочий и не осуществлял тщательного личного контроля за ходом сражений.
Во всем этом есть доля правды. Джентльменское поведение, возможно, было для Ли важнее, чем следовало бы; он определенно не любил личных столкновений и всячески старался их избегать; а его штаб, каким бы преданным он ни был, был настолько мал, что в итоге он сам выполнял большую часть работы. Тот факт, что он был готов оставить исход битвы в руках Бога, был типичен для глубокой религиозной веры Ли - Стоунволл Джексон часто выражал ту же веру; фактически он повторял ее как мантру, к раздражению многих своих генералов, - но это не означает, что Ли отказался от контроля над своими армиями, как только они оказались на поле боя, подобно всаднику, бросающему поводья своего коня.
С другой стороны, каждое из этих обвинений можно опровергнуть. Его "отсутствие грома", контраст между ветхозаветной огненно-каменной безжалостностью Джексона и вежливым спокойствием Ли, не помешало Ли рекомендовать гораздо более строгую облаву на отступающих или расстреливать дезертиров; несмотря на нелюбовь к конфронтации, он сумел сместить генералов, которые его подвели или разочаровали; его письменные приказы настолько подробны и ясны, насколько можно пожелать; а его штаб старательно выполнял его указания. Правда, бумажная работа утомляла и раздражала его; даже его собственный терпеливый и верный помощник Уолтер Тейлор отмечал, что "ничто, казалось, так не утомляло его приветливость, как необходимость писать длинные официальные сообщения", но он не единственный генерал, который жаловался на это (помощники говорили то же самое об Эйзенхауэре). Также верно, что Ли проявлял, как может показаться некоторым (а Фуллеру так и показалось), чрезмерное почтение к Джефферсону Дэвису, но Ли не был политиком, и у него не было амбиций стать военным диктатором и заменить Дэвиса; если бы Конфедерацию могло спасти только то, что Ли последовал примеру Цезаря, Кромвеля и Наполеона, Ли предпочел бы поражение - для этого он был слишком большим американцем.
То, что Ли считал свой долг выполненным, когда он привел свои войска в нужное место в нужное время по примеру своего старого командующего в Мексике генерала Уинфилда Скотта, возможно, было чем-то, во что верил сам Ли или хотел верить - еще один пример его скромности, - но на самом деле каждое из его сражений проходило по его собственному плану, к лучшему или худшему. Конечно, поле боя середины XIX века сильно отличалось от поля боя XVIII века; армии стали слишком большими, чтобы один человек мог командовать или даже видеть все детали сражения. Любимый жанровыми художниками портрет, изображающий генерала, возвышающегося на живописном холме и обозревающего все сражение с лошади, с ранеными и лошадьми на переднем плане, устремившими на него свои благоговейные взоры, был в
